Мозаичный декор для украшения дома

Мозаичный декор

Мозаика издавна используется для украшения предметов: столешниц, светильников, шкатулок и т.д.

Мы также ищем свои решения в этой области. Здесь мы используем разнообразные материалы: наряду с традиционными камнями и смальтой, это могут быть керамические изделия, кусочки зеркала, ракушки, стекло и все то, что может придать поверхности красивую и зачастую неожиданную фактуру.

У нас Вы можете заказать украшенные мозаикой предметы быта и декора или купить готовые из имеющихся в наличии.

Юлия Ульянова
15 х 15 х 7,5 см.
Дерево, мозаичная плитка "Mosaik Steine", жемчуг.
Цена: 5000 р

Юлия Ульянова, 20 х 23 х 6,5 см.
Дерево, плитка "Mosaik Steine", шпон.
Цена 5000 р.

Декоративное
блюдце «Рыбка»

Дарья Бадальян
20 х 20 х 1 см.
Натуральный камень.
Цена: 5000 р

Шкатулка "Жемчужные брызги"

Шкатулка "Попугай корелла"

Декоративное блюдце «Рыбка»

"Саранча"

При работе с изделиями из дерева мы можем использовать также технику деревянной мозаики – «маркетри». У нас есть специалист по восстановлению и реставрации деревянных изделий.

Синица.
Дарья Бадальян, 2019
Декор в технике «Маркетри»

Тукан.
Дарья Бадальян, 2019.
Декор в технике «Маркетри»

В мозаичной технике могут быть выполнены самые разные изделия, например елочные игрушки.

Размышление об иконописи.
Зачем создавать новое?

Неоднократно замечалось, что в современном церковном искусстве пышным цветом цветет ремесленнность, бесконечно тиражируя одни и те же образцы. Мне хочется еще раз поразмышлять о корнях этой тенденции.

У человека всегда существует потребность выразить то, чем он живет, свое переживание действительности. Так рождается искусство. И главная черта подлинного искусства – это его связь с жизнью, непосредственность и глубина переживания происходящего. Если этого нет, искусство впадает в бессмысленное тиражирование самого себя.

Мне кажется, в качестве примера можно привести закат русского классицизма после середины 19 века. Когда уже увял пафос гражданственности, питавший классицизм, когда общество забурлило народничеством и жаждой перемен, классицизм утратил свою жизненность, но все еще культивировался в Академии художеств. Он уже не давал шедевров, он «вел к бесплодному подражательству и манерности» (выражение из учебника по истории искусства.)

Взбунтовавшиеся против мифологических тем студенты Академии, положившие начало «Обществу передвижных выставок», оказались на магистральном пути русского искусства не потому, что их мастерство было выше, а потому, что они были ближе к жизни. Они хотели выражать то, чем жили люди вокруг них.

Конечно, судить о связи церковного искусства с жизнью сложнее, ведь церковная жизнь и церковное искусство меняются не так стремительно. Но невозможно не признать, что живопись Феофана Грека родилась из эпохи исихастских споров и размышлений о Божественных энергиях, а «Троица» Андрея Рублева была создана в кругу учеников преп. Сергия как выражение его мистического опыта, мирного духа и призыва к единству.

Каждый, кто хоть раз открывал книгу по истории византийского или древнерусского искусства, знает, что каждая эпоха вносила в искусство свое видение, свои размышления, свое мироощущение. То есть за церковным искусством (как и за любым другим) во все эпохи стоит некоторый субъект, в зависимости от восприятия которого преломляется духовная реальность, которую оно изображает. Кто же этот субъект?

Мне кажется важным, что даже в светском искусстве субъектом не является в полной мере художник, а общество, частью которого он является. Ведь в том и состоит гениальность всех великих художников, чтобы уловить и передать самое ценное и прекрасное, чем живет их эпоха. Это относится тем более к церковному искусству, о котором мы говорим, что оно соборное. Его субъектом должно являться современное ему церковное общество. Как же может осуществляться связь церковного народа с его искусством? Ясно, что церковные художники, будучи частью Церкви, живут ее жизнью, вдохновляются той же практикой благочестия, размышлениями, книгами и проповедями, что и остальной церковный народ (как, скажем, Феофан Грек вдохновлялся идеями исихазма). С другой стороны, художник имеет в церкви свой круг общения, друзей, сподвижников и т.д., и может вдохновляться их личным опытом (подобно тому, как Андрея Рублева вдохновил опыт молитвы Сергия Радонежского).

Есть и более непосредственный способ влияния церковного народа на искусство, когда его представитель «заказывает» икону и попросту объясняет художнику, что он хочет на ней видеть. Способ этот самый нарекаемый, но за ним стоит многовековая традиция и нельзя не признать, что идеи заказчиков часто обогащали иконопись. Мне этот способ кажется важным еще и потому, что он побуждает заказчика к творческой мысли и позволяет ему выразить в образе, что для него главное в церковной жизни, как он воспринимает свою собственную встречу с Христом, с Богоматерью, со святыми. Ведь такая «личная» икона действительно будет помогать ему в молитве и решимости жить по-христиански, и через нее он может делиться своим духовным опытом с другими…

В этом месте, всякий, кто связан с иконописью, скажет мне, что я идеализирую. Поэтому перейду к суровой правде жизни. Современный человек, который желает иметь икону, идет в церковную лавку. Там продается множество икон на любой вкус, в основном дешевых напечатанных, но могут быть и написанные красками, а иногда и не отличишь, где краска, а где качественная печать. Это и не важно, важно, что покупатель сможет там выбрать, что ему «больше нравится», но он не станет субъектом этого искусства, ведь повлиять на него невозможно.

Нынешнему «иконопочитателю» и в голову не придет, что надо на что-то влиять, ведь «правильное» и «освященное» православное искусство уже и так существует на прилавках церковных магазинов, это не требует от верующих ни духовных, ни материальных вложений. Не потому ли церковные люди практически никогда не заказывают икон? Существование печатных икон приучило их к пассивности, но дело не только в этом. Мне кажется, в современной иконописи мы видим попытку создать «бессубъектное», т.е. объективное искусство, как бы фотографию духовной реальности.

Это искусство утратило связь с жизнью по доброй воле. «Комниновский маньеризм», «Палеологовский ренессанс» – к чему все это? Эпохи с их субъективным восприятием вносили искажения, рождали неканонические иконографии. Зачем повторять их ошибки? Надо отобрать из арсенала прошлых веков «самый правильный» стиль и «самые каноничные» иконографии и культивировать их.

Искусству, лишенному права на субъективность, остается только копирование и компиляция. Оно не породит ошибок, но и не создаст шедевров. Оно отличается от настоящего искусства так же, как фотография со спутника от пейзажа Левитана: в ней нет работы человеческого духа. Этот подход к иконописи – порождение современного благочестия. Иконописцы научены, что должны отказаться в работе от всякой «самости».

Характерен такой пример: в ПСТГУ была попытка преподавать «Геометрический способ построения икон», причем его разработчики прямо утверждали, что геометрию (как объективное начало красоты) надо вводить в иконы, чтобы оградить их от «субъективного фактора» – страстности иконописца. Насколько такое отношение к творчеству согласуется с мнением Святых Отцов – тема отдельного исследования, которое необходимо провести. Здесь же я только замечу, что при таком благочестивом стремлении к «объективности» иконы, искусством она не станет, ведь искусство по природе субъективно.

Юлия Ульянова